Том 3. Стихотворения - Страница 87

Пробегу я, ночью, спальной,
Прошмыгну к стене стрелой,
И сижу в углу печальный, –
Что ж мне дали лик такой?

Ведь шишига – соглядатай,
Он нечистый, сатана,
Он в пыли дорог оратай,
Вспашет прахи, грусть одна,
Скажет бесу: «Бес, сосватай», –
Скок бесовская жена,

Свадьбу чортову играет,
Подожжет чужой овин,
Задирает, навирает,
Точно важный господин,
Подойди к нему, облает,
Я же смирный, да один.

Вот туг угол, вот тут печка,
Я сижу, и я пряду.
С малым ликом человечка,
Не таю во лбу звезду.
Полюбил кого, – осечка,
И страдаю я, и жду.

Захотел я раз пройтиться,
Вышел ночью, прямо в лес.
И пришлось же насладиться,
Не забуду тех чудес.
Уж теперь, когда не спится,
Прямо – к курам, под навес.

Только в лес я, – ухнул филин,
Рухнул камень, бухнул вниз.
На болоте дьявол силен,
Все чертяки собрались.
Я дрожу, учтив, умилен, –
Что уж тут! Зашел – держись!

Круглоглазый бес на кручу
Сел и хлопает хвостом.
Прошипел: «А вот те взбучу!»
По воде пошел содом.
Рад, навозную я кучу
Увидал: в нее – как в дом.

Поднялось в болоте вдвое,
Всех чертей спустила глыбь.
С ними бухало ночное,
Остроглазый ворог, выпь,
Водный бык, шипенье злое, –
И пошла в деревьях зыбь.

Буря, сбившись, бушевала,
В уши с хохотом свистя.
Воет, ноет, все ей мало,
Вдруг провизгнет, как дитя,
Крикнет кошкой: «Дайте сала!»
Дунет в хворост, шелестя.

А совсем тут рядом с кучей,
Где я спрятался, как в дом,
Малый чертик, червь ползучий,
Мне подмигивал глазком
И, хлеща крапивой жгучей,
Тренькал тонким голоском.

Если выпь, – бугай, – вопила
И гудела, словно медь,
Выпь и буря, это – сила,
Впору им взломать и клеть,
А чтоб малое страшило
Сечь меня, – не мог стерпеть!

Я схватил чертенка-злюку,
Он в ладонь мне зуб вонзил.
Буду помнить я науку,
Прочь с прогулки, что есть сил.
И сосу за печкой руку,
Грустный, сам себе немил.

От сидячей этой жизни
Стал я толст, и стал я бел.
Я непризнанный в отчизне,
Оттого что я несмел.
Саван я пряду на тризне,
Я запечный холстодел.

Уродцы

Два глазастые уродца
Из прогорклого болотца,
Укрепившись в силе,
К Фее приходили.

И один был Лягушонок,
Еле-еле из пеленок,
Квакалка-квакушка,
В будущем лягушка.

А другой – Упырь глазастый,
Персвертыш головастый,
Кровосос упорный,
И со шкуркой черной.

Перевертыш, перекидыш,
Он в болотце был подкидыш:
Согрешил с Ягою
Бес порой ночною.

Лягушонок же зеленый,
Презиравший все законы,
Прыгал через мостик,
Задирая хвостик.

Два глазастые уродца
Из-под кочки, из болотца,
Искупавшись в иле,
К Фее приходили.

«Ты», сказали, «иностранка,
Сладкозвонка и обманка,
Мы же нутряные,
Водные, земные».

Стали оба, руки в боки.
«Ты», твердят, «без подоплёки.
Пазуха-то есть ли?
Все сидеть бы в кресле».

Не понравился вопросик.
Фея вздернула свой носик,
Призывает свиту,
Упырю быть биту.

Впрочем, нет. Дерутся волки,
Или глупые две телки,
Фея же воздушна,
И великодушна.

Фея пчелкам приказала,
Показали только жало, –
И Упырь от страха
Прыг в бадью с размаха.

Лягушонок – мух глотатель,
Пчел он тоже не искатель,
И, как пойман в краже,
«Квак», и прыг туда же.

Два глазастые уродца
Пали вниз на дно колодца,
И скорбят речисто: –
«Очень уж тут чисто».

Фея ж пчелкам усмехнулась,
На качалке покачнулась,
И с Шмелем, дворецким,
В путь, к князьям Немецким.

Мышь и воробей

Жили мышь с воробьем ровно тридцать лет.
Никакие их ссоры не ссорили.
Да вот в маковом зернышке путного нет,
Из-за зернышка оба повздорили.
Всякий, что ни найдет, все с другим пополам,
Да нашел воробей это зернышко,
«Что вдвоем, – он сказал, – тут делить будет нам!»
И склевал он один это зернышко.
«Ну, – сказала тогда черноглазая мышь,
Сероспинная мышь, серохвостая, –
Если так, воробей, ты со мной угоришь,
И с тобой расплачусь очень просто я».
«Писк! – тут пискнула мышь. – Писк!» – пропела она.
И зверье набежало зубастое.
«Писк! – пропел воробей. – Писк! Война так война!»
Войско птиц прилетело глазастое.
Воевалась война ровно тридцать лет
Из-за макова зернышка черного, –
Пусть и мало оно, извиненья в том нет
Для того преступленья позорного.
Тридцать лет отошло, и сказало зверье:
«Источили напрасно здесь зубы мы».
Перемирье пришло. «Что мое, то твое».
Так решили. «Не будем же грубыми!» –
Воробью протянула безгневная мышь
Свою правую ручку в смирении.
Клюнул он поцелуй. И глядишь-поглядишь,
Так вот людям бы жить в единении!